ПРОЩАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ или ДВЕ ПРАВДЫ НИКОЛАЯ ГОГОЛЯ Часть 2

КОМПОЗИЦИЯ ПО ПРОИЗВЕДЕНИЯМ И ПИСЬМАМ Н.В.ГОГОЛЯ

МАНИЛОВ. Позвольте мне быть откровенным: я бы с радостию отдал половину всего своего состояния, чтобы иметь часть тех достоинств, которые имеете вы!..
А знаете, как было бы в самом деле хорошо, если бы жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!.. Право, останьтесь...

Губернаторская зала исчезает. Гоголь остается в своей комнате.

ГОГОЛЬ. Все мы очень плохо знаем Россию. Отчего герои моих последних произведений, и в особенности "Мертвых душ", будучи далеки от того, чтобы быть портретами действительных людей, будучи сами по себе свойства совсем непривлекательного, неизвестно почему близки душе, точно как бы в сочинении участвовало какое-нибудь обстоятельство душевное? Еще год назад мне было бы неловко отвечать на это. Теперь же прямо скажу все: герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения - история моей собственной души.
Во мне не было какого-нибудь одного слишком сильного порока, который бы высунулся видней всех моих прочих пороков, все равно как не было также картинной добродетели, которая могла бы придать мне какую-нибудь картинную наружность; но зато, вместо того, во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу, и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке. Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне также в душу, уже от рождения моего, несколько хороших свойств; но лучшее из них, за которое не умею, как возблагодарить его, было желание быть лучшим.
Я уже от многих своих гадостей избавился тем, что передал их своим героям, обсмеял их в них и заставил даже других также над ними смеяться. Выдумывать кошемаров я не выдумывал; кошемары эти давили мою собственную душу: что было в душе, то из нее и вышло.
Бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину настоящей мерзости; бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого. Мне хотелось попробовать, что скажет вообще русский человек, если его попотчевать его же собственной пошлостью. Тут-то я увидел, что значит дело, взятое из души, и вообще душевная правда, и в каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие света. Нужно прежде умереть, для того чтобы воскреснуть.
Как полюбить братьев, как полюбить людей? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны и так мало в них прекрасного!
Велико незнание России посреди России. Кому при взгляде на эти пустынные, доселе не заселенные и бесприютные пространства не чувствуется тоска, кому в заунывных звуках нашей песни не слышатся болезненные упреки ему самому - именно ему самому - тот или уже весь исполнил свой долг как следует, или же нерусский в душе. Вот уже почти полтораста лет протекло с тех пор, как государь Петр Первый прочистил нам глаза чистилищем просвещения европейского, дал в руки нам все средства и орудия для дела, и до сих пор остаются так же пустынны, грустны и безлюдны наши пространства, так же бесприютно и неприветливо все вокруг нас, точно как будто бы мы до сих пор еще не у себя дома, не под родной нашею крышей, но где-то остановились бесприютно на проезжей дороге, и дышит нам от России не радушным, родным приемом братьев, но какой-то холодной, занесенной вьюгой почтовой станцией, где видится один ко всему равнодушный станционный смотритель с черствым ответом: "Нет лошадей!".

На несколько мгновений появляется комната в трактире и в ней Ноздрев.

НОЗДРЕВ. Ба, ба, ба! Какими судьбами? Куда ездил? А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в пух! Веришь ли, что никогда в жизни так не продувался. Ведь я на обывательских приехал! Вот посмотри нарочно в окно! Видишь, какая дрянь!
Ярмарка была отличнейшая. Эх, ну что бы тебе стоило приехать? Право, свинтус ты за это, скотовод эдакой! Поцелуй меня, душа моя, смерть люблю тебя! А какой, если б ты знал, волокита Кувшинников! Мы с ним были почти на всех балах. Одна была такая разодетая, рюши на ней, и трюши, и черт знает чего не было... я думаю себе только: "черт возьми!". А Кувшинников, то есть это такая бестия, подсел к ней и на французском языке подпускает ей такие комплименты... Поверишь ли, простых баб не пропустил. Это он называет: попользоваться насчет клубнички.
А ведь признайся, брат, ведь ты, право, преподло поступил тогда со мною, помнишь, когда играли в шашки, ведь ты проиграл... Да, брат, ты просто поддедюлил меня. Но ведь я, черт меня знает, никак не могу сердиться... Ах, да! я ведь тебе должен сказать, что в городе все против тебя. Зачем ты, однако ж, так напугал их? Они, сказать правду, боятся нового генерал-губернатора, чтобы из-за тебя чего-нибудь не вышло; а я насчет генерал-губернатора такого мнения, что если он подымет нос и заважничает, то с дворянством решительно ничего не сделает. Дворянство требует радушия, не правда ли?
Ну да ведь я знаю тебя: ведь ты большой мошенник, позволь мне это сказать тебе по дружбе! Ежели бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве. Ей-богу, повесил бы, я тебе это говорю откровенно, но не с тем, чтобы тебя обидеть, а просто по-дружески говорю.

Видение пропадает.

ГОГОЛЬ. Отчего это? Кто виноват? Мы или правительство? Но правительство во все время действовало без устали. Свидетельство тому целые томы постановлений, узаконений и учреждений, множество настроенных домов, множество изданных книг, множество заведенных заведений всякого рода: учебных, человеколюбивых, богоугодных и, словом, даже таких, какие нигде в других государствах не заводят правительства. Сверху раздаются вопросы, снизу ответы. Сверху раздавались иногда такие вопросы, которые свидетельствуют о рыцарским великодушном движении многих государей, действовавших даже в ущерб собственным выгодам. А как на это все ответствовало снизу? Везде, куда не обращусь, вижу, что виноват применитель, стало быть наш же брат: или виноват тем, что поторопился, желая слишком скоро прославиться и схватить орденишку; или виноват тем, что слишком сгоряча рванулся, желая, по русскому обычаю, показать свое самопожертвование; не расспросясь разума, не рассмотрев в жару самого дела, стал им ворочать, как знаток, и потом вдруг, также по русскому обычаю, простыл, увидевши неудачу; или же виноват, наконец, тем, что из-за какого-нибудь оскорбленного мелкого честолюбия все бросил и то место, на котором было начал так благородно подвизаться, сдал первому плуту - пусть грабит людей.
Грешит нынешний человек несравненно больше, нежели когда-либо прежде. Но грешит не оттого, чтобы хотел грешить, но оттого, что не видит грехов своих. Когда мысли о счастии человечества сделались почти любимыми мыслями всех; когда обнять все человечество, как братьев, сделалось любимой мечтой молодого человека; когда многие только и грезят о том, как преобразовать человечество, как возвысить внутреннее достоинство человека; когда почти половина уже признала торжественно, что одно только христианство в силах это произвесть; когда стали утверждать, что следует ближе ввести Христов закон как в семейственный, так и в государственный быт; когда стали даже поговаривать о том, чтобы все было общее - и дома и земли; когда подвиги сердоболия и помощи несчастным стали разговором даже модных гостиных; когда стало, наконец, тесно от всяких человеколюбивых заведений, странноприимных домов и приютов... все человечество готов обнять, как брата, а брата не обнимет...
Посреди моего болезненного и трудного времени, к которому присоединились еще и тяжелые страдания душевные, я должен был вести такую деятельную переписку, какой никогда у меня не было дотоле. Как нарочно, почти со всеми близкими моей душе случились в это время внутренние события и потрясения. Все каким-то инстинктом обращались ко мне, требуя совета и помощи. Тут только узнал близкое родство человеческих душ между собою. Стоит только хорошенько выстрадаться самому, как уже все страдающие становятся тебе понятны и почти знаешь, что нужно сказать им. Этого мало; самый ум проясняется: дотоле сокрытые положения и поприща людей становятся тебе известны, и делается видно, что кому из них потребно. А между прочим, я ничуть не умнее никого. Я знаю людей, которые в несколько раз умней и образованней меня и могли бы дать советы в несколько раз полезнее моих; но они этого не делают и даже не знают, как это сделать. Велик бог, нас умудряющий! и чем же умудряющий? - тем самым горем, от которого мы бежим и хотим сокрыться. Страданиями и горем определено нам добывать крупицы мудрости, не приобретаемой в книгах. Дары божии даются затем, чтобы мы служили ими собратьям нашим: он повелел, чтобы ежеминутно учили мы друг друга.
Но если хочешь, чтобы это принесло в то же время тебе самому пользу, делай так, как думаю я и как положил себе отныне делать всегда: всякий совет и наставление, какое бы не случилось кому дать, хотя бы даже человеку, стоящему на самой низкой степени образования, с которым у тебя вообще ничего не может быть общего, обрати в то же время к самому себе и то же самое, что посоветовал другому, посоветуй себе самому; тот же самый упрек, который сделал другому, сделай тут же себе самому. Поверь, все придется к тебе самому, и я даже не знаю, есть ли такой упрек, которым бы нельзя было упрекнуть себя самого, если только пристально поглядишь на себя. Ни в коем случае не своди глаз с самого себя. Имей всегда в предмете себя прежде всех. Будь эгоист в этом случае! Эгоизм - тоже не дурное свойство. Позаботься прежде о себе, а потом о других; стань прежде сам почище душою, а потом уже старайся, чтобы другие стали чище.
Петербургская молодежь затеяла подносить золотые венки и кубки чужеземным певцам и актрисам в то самое время, когда в России голодают целые губернии. Это происходит не от глупости и не от ожесточения сердец, даже и не от легкомыслия. Это происходит от всем нам общей человеческой беспечности. Эти несчастия и ужасы, производимые голодом, далеки от нас; они совершаются внутри провинций, они не перед нашими глазами, - вот разгадка и вот объяснение всего! Тот же самый, кто заплатил, дабы насладиться пеньем Рубини, сто рублей за кресло в театре, продал бы свое последнее имущество, если бы довелось ему быть свидетелем на деле хотя одной из тех ужасных картин голода, перед которыми ничто всякие страхи и ужасы, выставляемые в мелодрамах. За пожертвованьем у нас не станет дело: мы всегда готовы жертвовать. Но пожертвования собственно в пользу бедных у нас делаются теперь не весьма охотно, отчасти потому, что не всякий уверен, дойдет ли, как следует, до места назначенья его пожертвование, попадет ли оно именно в те руки, в которые должно попасть. Большею частию случается так, что помощь, точно какая-то жидкость, несомая в руке, вся расхлещется по дороге, прежде чем донесется, и нуждающемуся приходится посмотреть только на одну сухую руку, в которой ничего нет.

Появляется Рассказчик из "Миргорода", чем-то похожий на Рудого Панька.

ПРОДОЛЖЕНИЕ